Самоцветы русской короны. Часть 2. Сюжет 6. «Из Белой в Семирамиды». Мария Григорьевна Скуратова-Бельская.

                Такой слух оставить без внимания было никак нельзя. Но, с другой стороны, если этот слух активно начать «разрабатывать», то можно спровоцировать целую волну этих слухов: само упоминание о возможном чудесном спасении царевича Дмитрия спровоцирует поток слухов «второго порядка»: «Ага, если так заинтересовались самые-самые верхи, стало быть, тут действительно что-то есть. Видать, жив царевич!» И тот выход, который в результате родился, по моему скромному мнению, это чисто женский ход, подготовленный опытом анализа и просеивания предыдущих мелких слухов «аппаратом женской половины» во главе с царицей и ее неизменной помощницей, верховой боярыней. Надо собирать сплетни и доносы, всячески поощряя их появление и их авторов, но при том ни в коем случае не обозначать, какую именно информацию пытаются добыть «аналитики» для царя с царицей. Информационный «поток» должен быть односторонним, в одни ворота: только в сторону двора. Но как же тогда проводить расследования слухов и доносов, ведь, стоит начать проявлять интерес к каким-то тонкостям и задавать наводящие вопросы, сразу станет понятно направление расследования?

А никак. Не надо никаких расследований: есть донос, похож он на правду – значит, так оно и есть. А нужная информация рано или поздно сама вылезет, просто надо тщательнее выпытывать у того, на кого донесли, что тот знает. Такая система моментально внедряется в общество: теперь любой человек получал право совершенно безнаказанно настучать на своего ближнего; мало того, что безнаказанно, так еще и получить за это награду, если донос касался злого умысла против царя или его семьи. Как пишут многие интерпретаторы об этом периоде, «этим стали активно пользоваться бесчестные люди, чтобы оговорить своих недругов и обогатиться. Началось массовое падение нравов» [12].

<Знаете, в цитате выше я, пожалуй, не соглашусь лишь с одним только словом – «началось». Нет же! Не началось и не закончилось. Так было, и так будет, и это, судя по всему, некое общее свойство человека. Причем, как мне кажется, человека всякого общества, всякого этноса, всякой культуры и всякого века. Стоит лишь снять морально-законодательные ограничения на нечистоплотность, и это самое общество моментально разделяется на две половины: тех, кто стучит и строчит доносы, и тех, кто этому ужасается, сторонится и, в конце концов, получает донос на себя. Зрелость общества влияет только на соотношение в нем первых и вторых, но, как мне кажется, вариации тут от века к веку лишь во втором порядке величины. А так - половина на половину. Кстати, граница тут проходит не только по отношению к доносам; по той же линии проходит, например граница между теми, кто сидит и теми, кто их охраняет. Между теми, кто кричит «бей!», и теми, кто говорит «не убий». Нет, в последнем примере есть еще и особый, третий контингент, но он крайне немногочислен и знако́м практически поименно – это те, кто имеет мужество за свое «не убий» идти на Голгофу. Так было и так будет, потому, что как однажды сказала Наталья Петровна Бехтерева, «когда я слышу про эволюцию мозга, то всегда удивляюсь, что за те века и тысячелетия, что мы можем проследить историю человечества, ничего существенного с мозгом не произошло» [13]. За многие тысячи лет, пока организм человека и окружающая его действительность кардинально менялись из края в край, человек как думал, так и думает, как чувствовал, так и чувствует. Потому и появляется это деление на две половины, потому и повторяются раз за разом опричнины, порухи, смуты и гражданские войны с одним и тем же набором жестокостей и страданий.>

К середине-концу 1600-го года доносы уже охватили всю страну. Когда пишут, что везде сновали «царские лазутчики» - не верьте: в них просто не было надобности. Той половины общества, что стучало,  было достаточно, чтобы покрыть потребность царя и царицы с лихвой на добровольных началах. А отсутствие необходимости в доказательстве вины делает эту систему всеобщей: помещики стучат на своих соседей, дабы получить их поместье. А получив, огребают донос от своих холопов, которым за это даруется свобода, а иногда и само поместье… и так по кругу. Но сведения о Дмитрии в се́ти всеобщего доносительства пока не попадают. Зато попадает значительная фигура. Богдан Яковлевич Бельский. Сын Якова Лукьяновича Бельского, племянник Малюты. У нас до сих пор не было повода вспомнить об этой линии родственников Малюты Скуратова, но фигура важная, мы ее поминали вскользь: он, получается, двоюродный брат царицы. Но, самое главное, это тот самый персонаж, что играл в шахматы с Грозным в присутствии Бориса Годунова, когда Грозный отошел в мир иной. Назначенный умирающим Грозным в опекунский совет,  сразу по смерти последнего он попадает в опалу: Фёдор и Ирина его отсылают от греха подальше в Нижний, в почетную ссылку. А по воцарении Бориса Мария Григорьевна уговаривает мужа снять с брата опалу и вернуть обратно. Борис возвращает Богдана Бельского, но тут же усылает его на украинные земли, в донские края, где, начатое Ириной и Фёдором, продолжается строительство порубежных крепостей убежавшей от Грозненской Порухи вольницей. У впадения речки Бахтин в Оскол возникает Царёв-Борисов. Возникает он, как и многие крепости того времени, на удобном месте стихийно, но почетно услать туда нежелательного воеводу для наблюдения – отчего же и нет? Почему нежелательного? Сейчас увидим.

<Царев-Борисов на карте не ищите: нет такого города сейчас. Но координаты где он был, могу скинуть. Интересное место; городище там осталось, только сейчас это в Украине, в районе Изюма. Собственно, это и была крепость на Изюмском шляхе. Городов и при Фёдоре с Ириной и, по инерции, при Борисе, основано на окраинах было немало, но к теме нашего сюжета, кроме Царёва-Борисова, будет относиться еще один заброшенный ныне город – моя любимая заполярная «златокипящая вотчина государева», Мангазея. Причем в печальной судьбе Марии она сыграет самую, что ни на есть, зловещую роль.>

                Донос приходит из Царёва-Борисова. Дескать, Богдан Яковлевич любит повторять, что Борис-то царь в Москве, а вот я – в Борисове. Бельского доставляют в Москву; заступничество сестры не позволяет Годунову с ним расправиться, но Годунов сам выдирает клок из его бороды, а остальную бороду приказывает выщипать «по волоску». По легенде, конечно.  После чего Бельского ссылают, по одной из версий – в Сибирь, по другой – «на Низ», что может быть как Нижним, так и любым другим городом Понизовья (в описываемые времена – междуречье Оки и Волги). Когда Борис умрет и воцарится Мария, она его помилует и вновь вернет, а в благодарность за то Бельский свою сестру предаст, признав Лжедмитрия и даже сообщив, что лично спас царевича от смерти в Угличе.

                Эта опала возымеет два совершенно удивительных последствия: во-первых, и Мария, и Борис поймут, что таким вот простым способом можно избавляться от неугодных партнеров-конкурентов, например, Романовых. А во-вторых, эффект от опалы Богдана Бельского приведет к трансформации слухов. К переворачиванию их против самой царствующей четы: «Ага. С Бельским Годунов расправился, значит, мешал он ему. Но чем он мог помешать, когда царь с царицей в Москве, а Бельский – в Борисове?»   И вот тут-то и вспомнится смерть Грозного царя, при которой присутствовали два лица: пострадавший Бельский и покаравший его Годунов. Вспомнится и тогдашний слух, что Грозный царь отправился в мир иной не по своей воле. Но был бы убийцей один Бельский – зачем его карать по доносу? Годунов мог бы его и за дело наказать. Значит, вдвоем они его ммм… эээ… «отделали». Вот Годунов следы и заметает. И затихший было слух об убийстве Грозного мало того, что возрождается, но и обретает вполне конкретные формы, ставя кляксу на репутации царя: «Нечист Годунов-то, ой не чист!»