Самоцветы русской короны. Часть 1.Сюжет 5. «Жена царя, сестра царя, любезная в царицах». Ирина Федоровна Годунова.

                Другой эпизод случится за два года до нашествия Крымской орды. И он, как мне кажется, еще более показателен в части распределения правящих ролей в Московии тех времен. Правящая «тройка» друзей детства добьется того, о чем мечтала Софья Палеолог со своим Великим мужем, и о чем не мог даже мечтать Грозный со своими амбициями. Москву посетит Вселенский (Константинопольский) Патриарх Иеремия. Набожные и щедро одаряющие церковь Фёдор и Ирина очень скоро станут не только примером для иерархов других православных церквей; в Москву зачастят восточные церковники в качестве просителей милостыни. Одаривая братские церкви щедрыми дарами, правящая чета не могла не задуматься о том, что спонсирует таким образом церковников, стоящих по статусу выше их собственных, московских. В самом деле, церковь на Руси возглавлял митрополит; пусть он и избирался Москвой самостоятельно, но формально подчинялся Константинопольскому Патриарху, тогда как просители – Александрийская, Иерусалимская и прочие церкви имели статус выше – их возглавляли независимые патриархи. Фёдор впрямую выступит в Боярской Думе и заявит, что Москва должна по своему статусу (Третий Рим, опять же) иметь собственное патриаршество. Так 13 июля 1588 года в Москве и окажется самый высокий в этом правлении иностранный гость – Патриарх Иеремия со свитой. Тут показания участников расходятся: ставший в результате всего этого действия первым московским патриархом Иов полагает, что Иеремия был приглашен личным посланием Фёдора, тогда как сам Иеремия утверждает, что никто его не звал, и это он сам отправился в турне по православным странам собирать подаяние на Константинопольский престол. А уж русские власти не преминули этим воспользоваться. Вообще, доля правды в таком патриаршем видении событий, конечно, есть, учитывая, что Иеремии пришлось прожить в Москве полгода.

                Приехавшего с визитом Иеремию встречают очень торжественно, провозят по церквям и монастырям, где Его Святейшество впадает в шок от красоты и богатства убранства храмов, а потом помещают в великолепные хоромы. Кормят, поят, развлекают, как могут, но за порог не выпускают. И к нему никого не пускают из иностранцев. Собственно, начинается торг: патриарх хочет подаяний – он их получит. Но в обмен на введение патриаршей кафедры в Москве. Иеремия, с одной стороны, видит, что положение московской церкви существенно выше его собственной; в конце концов, подаяние просит он. Но с другой стороны, эта варварская Русия, которая только недавно, относительно греков, к цивилизации приблизилась, а всё туда же. Третий Рим, видите ли. Все переговоры с патриархом и его свитой ведет исключительно Борис Годунов, царская чета в это не вмешивается, что опять же трактуется толкователями, как первенство роли Бориса в этом правлении. Но посмотрим, что будет дальше. А Его Святейшеству и хочется, и колется. Да он и сам бы не прочь стать московским патриархом, с такими-то богатствами и с такими набожными правителями. Но вот статус, зависимость… Но когда Иеремия говорит об этом вскользь Годунову, тот тут же внезапно отвечает согласием. Вот ключик к понимаю: и тут ходы просчитаны теми, кто считает хорошо. Борис соглашается, берет паузу, а потом выдает условие: только патриаршая кафедра будет не в Москве, а во Владимире, как более древнем и более намоленном месте. А вот это уже неприемлемо для Патриарха: он должен влиять на двор и правителей, а тут его усылают невесть куда. Предложение кафедрального Владимира – заведомо неприемлемое для Иеремии, сделанное для того, чтобы тот отказался, и ни для чего более, но отказался для себя: предложив себя кандидатом в московские патриархи, кафедру-то уже тем самым он открыть согласился. А когда тот отказывается, следует предложение возвести на эту, согласованную уже нечаянно самим Иеремией кафедру, митрополита Иова. Мышеловка захлопнулась. Ну а для компенсации морального ущерба – щедрые дары в пользу Константинопольской патриархии. Но дары – только после присвоения патриаршего достоинства Иову, церемонию которого проведет для патриархов не кто иной, как… Ирина.

                И она проводит эту церемонию с блеском, с таким воодушевлением и достоинством, что Иеремия со слезами умиления благословляет  и ее, сошедшую с трона, стоявшего по центру, и ее мужа, царя Московского и всея Руси, стоявшего от нее справа, и ее брата, столь успешно проведшего переговоры и стоявшего от нее слева. И это она произносит трогательную и очень складную речь, во время которой переводивший  Его Святейшеству епископ Арсений Елассонский прослезился, а патриарх в ответном слове произнес: «Радуйся благоверная и любезная в царицах Ирина, востока и запада и всея Руси, украшение северных стран и утверждение веры православной!» [9]. И всё бы ничего, но вот так, в патриархальной стране и при живом муже-царе, обращаться напрямую к его супруге и славить именно ее! Но муж, стоявший по правую руку от царицы, только улыбался, слегка скашивая светившиеся радостью от успеха жены глаза в ее сторону.

                Я думаю, что этот эпизод демонстрирует всю структуру и принятия решений этой тройкой, и структуру исполнения этих решений; структуру, сформировавшуюся в их детских играх и совместном взрослении, структуру, скрепленную высшим любовным чувством двух главных фигур в этой тройке. Очевидно, что решение о патриаршестве – Иринино. Поэтому Фёдор, наплевав на каноны и собственное тщеславие, от души дал насладиться Ирине торжеством реализации ее идеи, и Ирина стала центральной фигурой торжественного действия. Но, чтобы идея была реализована, Фёдор несомненно должен был ее принять и всецело одобрить, просчитав, по своему характеру, все последствия. И если бы он увидел нежелательность этих последствий, он смог бы их объяснить Ирине, чтобы та или поправила бы свой план, или бы даже отказалась от него. Но в этом случае всё было хорошо, поэтому он и стоял в стороне, с искренней радостью за успех своей Ирины. А вот техническая реализация – дело третьего персонажа в этой тройке, Бориса Годунова.  И так абсолютно во всём.

                Смотрите, есть три угла в треугольнике. Наделенный Божественной властью Фёдор, говоря нашим языком, играет роль одновременно символа и гаранта. Символ он в силу своей исключительной добропорядочности и моральной высоты. А гарант – тоже в силу добропорядочности, но еще и в силу умения считать ходы, в силу своей въедливости и педантичности. Ирина – генератор. Она знает высшую цель духовных устремлений мужа, которых сама не чужда и которых знает, как достичь. Если Фёдор знает, куда идти, знает, к чему стремиться, то Ирина знает, как туда идти, какие делать шаги. А Фёдор может просчитать, как эти  шаги аукнутся, какие последствия могут вызвать. И когда цель и путь к этой цели этими двумя влюбленными «закоперщиками» определены, план можно исполнять. Вот для этого им и нужен Борис Годунов. Ему поставлена цель – не выпускать Иеремию из Московии, пока тот не согласиться открыть тут патриарший престол, и Борис этого добивается. Иными словами, Фёдор – национальный лидер. Ирина – стратег, генератор идей. А Борис – исполнитель, глава правительства. Поэтому когда говорят, что при Иоанне Блаженном правил Борис Годунов, я не сильно спорю: конечно, правил, как кучер правит лошадью, когда седок укажет ему пункт назначения. Только седока в той Московии было два, Фёдор и Ирина.