Самоцветы русской короны. Часть 1.Сюжет 5. «Жена царя, сестра царя, любезная в царицах». Ирина Федоровна Годунова.

                Из всей этой «свадебной чехарды» остается сухой остаток. У Грозного есть только два наследника, старший сын Иван и младший сын Фёдор, и оба они от его первой, законной и любимой жены. Всё остальное – лапша для невежественной черни  и манипулирующей ей в своих целях боярской верхушки.

                Здесь у нас возникает необходимость остановиться на фигуре Ивана Грозного, а вместе с этой необходимостью и опасность слишком сильно в нее погрузиться, потеряв основную тему – Ирину и ее мужа, Фёдора Блаженного. Уж больно многоплановые и очень сильные эмоции вызывает фигура Грозного царя, от ужаса и отвращения одних и до желания, в самом крайнем варианте их проявления, канонизировать, поставить памятники или хотя бы объяснить все те мерзости, что связаны с его именем, государственной потребностью. Ну что ж, попробуем удержать себя в руках и остановиться только на тех особенностях Грозного, что сформировали нашу царицу Ирину, вместе с ее мужем-царем Федором и братом-царем Борисом, поскольку именно на этом, по моему мнению, и будет строиться основа их правления, причем и вместе, и порознь. Впрочем, при всем своем отвращении к тирании, я не отношусь ни к тем – «хулителям», ни, тем более, к другим – «почитателям», поскольку продолжаю настаивать на том, что нельзя оценивать людей, оценивать можно только их поступки. Тем более, если люди эти творили историю.

                Если бы меня попросили оценить фигуру Грозного одним словом, я бы, конечно, сильно задумался и стал бы противиться, но в результате пришел бы к такому определению: эта фигура биполярна. Не в смысле каких-то узких терминов, с ними пусть психологи и психиатры работают и спорят, было ли это шизофренией, раздвоением личности или еще чем. «Биполярна» здесь означает, что за каждым действием одной крайности Грозного неминуемо следует ответное действие крайности другой, и это не только действия, это и решения, в том числе и глобальные управленческие, и военные операции, и даже периоды жизни. В самом деле: за невероятными и изощрёнными жестокостями, пытками и казнями неминуемо следуют истовые покаяния со столь же невероятными  дарами церквям и монастырям – никто в истории Руси не жертвовал на храмы столько, сколько Грозный. Но за покаянием неминуемо последуют казни отпустивших его грехи церковников; за вкладами – отъем еще больших богатств и владений у тех же церквей. За военными победами следует нерешительность, и тогда незакрепленный успех оборачивается поражением. Но и наоборот, как с Казанью – поражение провоцирует повторение похода и победу. В военных делах это проявляется, порой, как сюрреализм: выставленные в ожидании нападения противника самим Грозным войска вдруг им же покидаются, оставляя историков гадать в недоумении, чего он испугался, что так панически бежал. За реформой, которая ввела элементы низового самоуправления обществом – Земства – следует контрреформа, вводящая абсолютно деспотичную Опричнину, и страна вдруг разделяется на две территории, управляемые диаметрально по-разному.  За введением Судебника следует опричная практика казней без малейшего намека не то, что на Судебник, но и вообще на какой бы то ни было суд. И так во всем. И даже за 13-ю годами невероятно успешного правления, с ростом  богатства населения и удвоением территорий, следует такой силы регресс, что даже современники назовут его Порухой, а позднейшие историки сделают вывод о неминуемом наступлении в тех условиях Смуты, - краха, как следствия этой Порухи. Годы правления Грозного будут столь кардинально различаться, что часть исследователей предположит, что страной правили разные люди, а незабвенный Фоменко в своей «новой хронологии» насчитает таких правителей аж четыре. Впрочем, пусть «новая хронология» остается на совести авторов, а резкий контраст между первыми 13-ю и следующими 24-мя годами правления Грозного историки пусть объясняют, как хотят. Но эта граница проходит сразу по трем событиям: смерти любимой Грозным Анастасии, матери наших наследников, роспуском Избранной Думы (что, впрочем, могло быть следствием и первого, и третьего) и тяжелейшей болезнью царя, во время которой он был на волосок от смерти, и которую ряд исследователей считает энцефалитом, необратимо поразившим его мозг. Хотя и это не единственный диагноз: у сифилиса гораздо больше поклонников, ибо обществу эта болезнь понятнее. Как угодно могло быть, но я при этом уверен еще в одном: цифра 13 в этой перемене не случайна. Человек, просидевший на троне 13 лет или около того, не может не измениться независимо от того, болел он или нет, и чем; потерял любимую жену или нет. Общество, допустившее сидение на своих плечах 13 и более лет любого, пусть даже самого справедливого правителя, просто обречено на то, чтобы получить тиранию не позднее, чем на исходе этих лет, и, в конце концов, скатиться к Порухе. Почему так? Не знаю, это эмпирика. Но работает во все времена и, похоже, не знает исключений, с легкой вариацией цифры тринадцать. Кстати, полярность Грозного проявилась впоследствии и в полярности отношения к нему и советских историков, и самого советского общества. Поначалу большевики видели в Грозном этакую квинтэссенцию сущности самодержавия, считали его самым настоящим концентрированным самодержавным злом; мало того, что тираном, так еще и закрепостившим крестьян. Но не прошло и двух десятилетий, как Сталин фактически реабилитировал Грозного, сделав его образцом волевого и озабоченного величием своей страны правителя, да так стойко это внушил, что население позднего СССР стало считать его чуть ли не второй, после Петра, опорной фигурой всей державной истории. И в наше время, если верить опросам Фонда «Общественное мнение» 2016-го года, роль Грозного в истории положительно оценивают 71% россиян. А вот накануне революции мнение о Грозном, как о тяжелейшей «каре небесной», ниспосланной на Россию и погубившей лучшие ее годы, было преобладающим. Настолько преобладающим, что на памятнике 1000-летия Руси в Новгороде Грозного нет, хотя его жена Анастасия присутствует. И этот факт впрямую связывают с неприятием тогдашним российским обществом деспотизма как такового; похоже, Новгород тогда еще помнил, кто его утопил в крови за 300 лет до памятника. Впрочем, на памятнике много кого нет: из первоначального списка были исключены изображения адмирала Ушакова, например, или поэта Кольцова, или архитектора Матвея Казакова. И даже Тараса Шевченко. По разным причинам, но общество - одних, а Император - других, не захотели там видеть.