Самоцветы русской короны. Ч 2, сюжет 7. "Наяснейшая Марина Юрьевна всеа Руси". Марина Мнишек. Сцена 1-я, "Взлет и падение"

Марину Мнишек помещают под «крыло матери», инокини Марфы, в кремлевский Вознесенский монастырь, а Лжедмитрий закатывает новый пир – для польских послов и новых родственников. На пиру происходит и первый открытый конфликт между польскими и московскими элитами: царь требует, чтобы его называли даже не царём, а не иначе, как «цесарем» или «императором», тогда как польские послы, следуя королевским инструкциям, такого допустить не могут: король, получается, по статусу ниже не то, что императора, но и царя. Пик противостояния приходится на вручение послами королевской грамоты, где названный Дмитрий именуется просто Великим Князем. Царский представитель, тот самый Афанасий Власьев, просто отказывается принимать эту грамоту, заявляя, что не понимает, кому она адресована. Впрочем, конфликт удается замять дипломатическими усилиями самого царя, но обида московских бояр осталась, и на протяжении всей коронации они всякий раз находили повод «уколоть» поляков в ответ. Но большее раздражение «москвы» вызывало иное: всякому пиру предшествовали молебны царя в храмах, куда польских гостей допускали, по царскому повелению, беспрепятственно. И те присутствовали на службах, по мнению ревностных московитов, в образе ротозеев, «оскверняющих» храмы самим своим присутствием. Но царю, похоже, не было до того дела в его эйфории. Еще на одну особенность свадебного поезда не могли не обратить внимания московиты: всё польское сопровождение было вооружено. Если все эти люди – гости, приглашенные на свадьбу как друзья и будущие родственники, то зачем им оружие? Но оружие для поляков окажется принципиальным: даже уже после всех событий, когда Лжедмитрия убьют, а Мнишков и всю их свиту арестуют, разоружить поляков так и не удастся. Но, наверное, самое главное недовольство испытали горожане от другого: всех этих людей надо было где-то разместить. Царь приказал лучшие дома отдать в пользование гостям, тогда как хозяевам пришлось уплотниться, потесниться или даже переселиться. Кому это понравится?

А Марину, окутанную проснувшейся материнской любовью «царицы» Марии (Марфы) Нагой, активно готовят к царствию в Вознесенском монастыре. Сам вид которого ее приводит в шок: деревянные почерневшие стены, кое где обитые чёрным бархатом, чёрные одеяния окруживших ее монашек, во главе с самой инокиней Марфой, и во всем аскетизм и спартанство. Для Марины этот монастырь оказывается, особенно на фоне ожидания роскоши и благополучия, сущей тюрьмой. Мало того, что грубая монастырская пища вызывает у нее отвращение, так еще и католических духовников в монастырь не допустили. И если Марина Мнишек, скрепя сердце, могла такое перетерпеть несколько дней, то попавшие в монастырь вместе с ней ее сопровождающие фрейлины впали в шок и даже ужас. Марина жестко потребовала «изменить столь вопиющие условия содержания под стражей», и Самозванцу пришлось вмешаться. Что касается пищи, то тут царь пошел на значительные уступки, и в монастырь были допущены польские повара, которым были отданы ключи от погребов с продовольствием. А по Кремлю пошёл ропот: как это так, прямо в монастыре, и такое невоздержание? Но ропот пока «тихий»: в конце концов, сейчас царица будет венчана, и всё пойдет по старинному уставу, ибо царь, в понимании московитов, всё же свой, православный. А вот в отношении посещения монастыря католическими священниками царь обошелся принципиально, предложив всем недовольным содержанием дамам немедленно и беспрепятственно отбыть к себе в Речь Посполитую.

И наступил день 8 (18) мая 1606 года, на который было назначено венчание и коронация Марины Мнишек, день, который должен был бы прояснить религиозные позиции участников происходящего действия. А прояснять было что: Марина - по-прежнему католичка, и запрет Папой Римским на ее причастие от православных иерархов многим известен. Для горожан в отношении Марины это – момент истины: как она выйдет из этого дня, откажется ли от своей веры в пользу мужа и новой родины, чего ждут московиты и чего опасаются ее многочисленные придворные? И как поведет себя царь? Для московитов очевидно, что он – православный монарх, и никак иначе. Но для поляков он – символ единства двух держав; кроме того, несмотря на строжайшую тайну, верхушка польской знати знает о том, что московский царь принял католичество. Как он вывернется? В общем, судный день для обоих.

Лжедмитрий «вывернулся», найдя компромисс в разном понимании поляками и московитами происходящего, о чем мы уже писали при обручении в Кракове. Для поляков московский обряд венчания – всего лишь «утверждение» действия, произошедшего ранее в Кракове. Для них Марина – уже жена и царица, что надо просто «ратифицировать» московскими обрядами. Но для московитов она – всего лишь претендентка на ложе и трон царя, всего лишь польская шляхтянка, которая станет царицей, пройдя все, положенные по московскому Чину, действия.

Хотя вывернуться Самозванцу было непросто, пришлось даже пускаться на очевидные ухищрения и подтасовки.  Ему пришлось разделить несколько действий – обручение его и Марины,  их венчание, коронацию Марины Юрьевны и венчание ее на царство. И на каждом из этих действий разделить католиков и православных и фактически изолировать одних от других. Сначала – обручение, которое происходит в Столовой палате царского дворца в Кремле, где новобрачных встречает Патриарх и духовенство. Невеста и жених входят в палату, первая – в сопровождении отца Юрия Мнишека и  княгини Прасковьи Ивановны Мстиславской. Собственно, Столовая палата для всех остальных закрыта; гости, в том числе и польские, ожидают выхода новобрачных в Грановитой палате, а что там, в Столовой палате, происходит, - остается тайной для всех.

После этого процессия выдвигается в Успенский Собор. Путь следования выстелен коврами, покрытыми парчой. Здесь нарастает некоторое напряжение: поляки не сильно понимают, что будет происходить, а даже наблюдая потом происходящее, не понимают его смысла: чтение церковников ими, привыкшими к католическим службам на понятном языке и внятным голосом, воспринимается, как бормотание, сопровождаемое многократным «Господи помилуй». А московиты всерьёз опасаются осквернения католиками главного храма. Собственно, инцидент, то ли предваряющий такое «осквернение», то ли готовящий пришедших на службу к следующему акту непонимания, происходит между главными дипломатами Московии и Польши, двумя послами – Николаем Олесницким и Афанасием Власьевым. Первый подходит к дверям храма в богатой шапке («магерке с перьями») и направляется внутрь, когда второй его останавливает и просит дать подержать его шапку. Олесницкий удивленно снимает магерку и передает ее Власьеву, тот – моментально слуге, а слуга убегает прочь со всех ног в неизвестном направлении. На все просьбы польского посла вернуть взятое, Власьев отшучивается: «в церкви-то не студено», или «солнце в храме не напечет», или просто «будет-будет, скоро уже». А «москва» вокруг похохатывает – «эк мы литву-то надули!»

Начинается служба, на которой поляки стоят, хоть и не понимая «бормотания», но, на всякий случай, с непокрытыми головами. Служба заканчивается тем, что два старейших священника подносят к стоящей по центру Марине корону, а Патриарх возлагает ее на Маринину голову. Царь стоит поодаль, у боковых ворот, и когда корона оказывается на голове царицы, ее отводят за занавес у алтаря, а на сцену снова выходит Власьев. Подойдя к стоящим полякам, он сообщает им, что всё, церемония окончена, и им следует выйти из храма, дескать, царь уже пошел на выход. Царь и вправду направляется к дверям, но, якобы замешкавшись, останавливается, а когда все поляки покидают церковь, двери храма за ними затворяются на ключ, оставив внутри только царя, царицу и московскую знать. Так что в польских источниках ничего о продолжении церемонии вы не найдете, кроме недоумения и непонимания того, что там, в храме, сделают сейчас с Мариной. А в русских источниках продолжается описание соответствующего чина. В результате, царь с царицей встали на колени под благословение патриарха, «ели хлеб» и «пили вино из одной чаши», сначала – государыня, а потом – государь. Выпив, царь бросил чашку  оземь, но та, попав на сукно, не разбилась, и патриарх ее растоптал.

Насколько такое действие было понято поляками, как венчание по греческому обряду, остается только догадываться. Но то, что тут «что-то не так», осталось в головах и тех – поляков, и других – московитов. Поляки практически однозначно истолковали это, как венчание «их» Марины по православному обряду, а в дневнике Марины Мнишек и записках  появились записи: «Она была принята патриархом и духовенством московским, которое, встав в ряды, ожидали ее внутри храма. Потом она была помазана и коронована по обряду церкви греческой и после одного или двух часов отвезена обратно во дворец с той же пышностью» [15]. После исполнения обрядов царь Дмитрий Иванович и царица Марина Юрьевна прошли в Грановитую палату, где и закатили свадебный пир, распоряжался на котором в ранге «тысяцкого» Василий Иоаннович Шуйский. Василий Шуйский скажет царственным молодоженам пламенную речь: «А наяснейшая и великая государыня цесарева и великая княгиня Марья Юрьевна всеа Русии! <…> обручанье ваше цесарское ныне свершилось, <…> И вам бы, наяснейшей и великой государыне нашей, по Божьей милости, и по изволенью великого государя нашего его цесарского величества, вступите на свой царский маестат, и быти с ним великим государем на своих преславных государствах» [16]. Такая речь и такая роль на свадьбе государя и государыни не помешают Василию Шуйскому всего девять дней спустя возглавить дворцовый переворот, в результате которого Лжедмитрия убьют, наяснейшую Марину Юрьевну заточат и потом сошлют в Ярославль, а Василия Шуйского изберут следующим царем. Но это потом, а пока – Свадьба!