Самоцветы русской короны. Ч 2, сюжет 7. "Наяснейшая Марина Юрьевна всеа Руси". Марина Мнишек. Сцена 1-я, "Взлет и падение"

Пришедший на московский трон на волне ненависти к Годуновым и ожидания избавлений от кар небесных широкими кругами московского населения, Лжедмитрий поначалу вызывает у подданных, скорее, положительные эмоции. Лжедмитрий деятелен; он даже после обеда не спит, чуть ли не впервые в московских царских палатах. Вспыльчивость царя компенсируется его отходчивостью. В конце концов, он принародно дает клятву не мстить Годуновым и никак не отыгрываться на их приверженцах, и клятву эту исполняет. Он – прекрасный оратор, и в своих выступлениях он очень ясно дает понять, что считает поддержку Годунова, даже и вооруженную и против него самого, лишь необходимостью следовать присяге, полученной Годуновым воровским путем. Это несомненно действует положительно на его восприятие населением. Впрочем, есть и настораживающие народ нюансы, которые пока не являются определяющими, но, накопившись, свою роль сыграют.

Лжедмитрий, оказывается, церковные каноны соблюдает весьма формально: пост блюдет только на людях, а так – позволяет себе всё, что хочет. Пригласил к себе музыкантов, которые играют ему ежевечернее, а иногда и отплясывать начинают без праздников и поводов, как простолюдины какие-то и нехристи. В церковь ходит, но без какого-то особого рвения, «для галочки». К иконам прикладывается с подчеркнутой необходимостью и весьма небрежно, а как крестится – больно смотреть. Как-то не по-нашему, что ли… Одежду предпочитает польскую, прямо заявляя, что оттого лишь, что та менее стеснительна, а попросту – удобна. Но самое главное – приближает к себе не тех, кого надо бы по происхождению и по заслугам, а тех, кого считает нужным. И среди ближайших помощников царя появляются молодые, ушлые, безродные «выскочки». Но и этого мало: поляков он на службу берет охотнее, впрямую объясняя это обиженным отодвинутым боярам их лучшей образованностью и более острым умом. И уж самое ужасное то, что царь не обращает никакого внимания на веру этих новых помощников; есть среди них и католики, и православные, и нет до того царю никакого дела. А когда ему на это указывают бояре, - отговаривается в стиле игумена Печерского монастыря, дескать, пусть верят во что хотят, делали бы дело справно. Неслыханно, ведь, да? И подозрительность начинает расти. Возможно, этот царь вошел бы в нашу историю как реформатор мешающих развитию косности и запредельного консерватизма. А может и нет, поскольку очень часто поначалу новые правители демонстративно либеральны к подданным, но не по внутренним убеждениям, а оттого лишь, что наметили постепенно закрутить гайки пуще прежнего. Но в любом случае его правление могло быть долгим и небесплодным, если бы не появление Марины Мнишек, заслонившее плюсы и выпятившее подозрения.

Выехавший раньше Мнишков из Кракова Власьев ждет последних в Слониме, дабы торжественно встретить на московской земле. Но Мнишки не спешат: 15 января посол получает известие, что они еще не выехали. И тогда сам посол пишет гневное письмо: царь ждет царицу к Масленице, и это край: дальше – Великий пост. Да еще и распутица на носу. Но Мнишки не торопятся, они ждут следующего известия. Из положения с повторным венчанием Марины в Москве по православному обряду надо как-то выходить, и тут Юрий Мнишек решает действовать прямо: запросить у папского престола разрешение на причастие Марины православным священником. А ответа нет, вот Мнишки и не едут. В путь свадебный обоз выйдет из Прондика лишь 26 января. Но вновь остановится, достигнув Самбора. Здесь, в Самборе, она сама, а потом и присоединившийся к ней отец, начнут формировать свиту; Марина сама съездит к бернардинцам, и к кортежу присоединится священник монастыря. Окончательно в дальнюю московскую дорогу Мнишки тронутся 2 марта, когда уставший сидеть в Слониме посол Власьев не выдержит, вернется в Самбор, и станет подгонять воеводу Мнишека в своем «дремучем московитском стиле», соблюдая при том все церемониальные тонкости в отношении его дочери. Кортеж движется медленно и «со всеми остановками»: в Люблине они останавливаются на неделю, к Слониму прибывают на Страстной неделе и остаются отпраздновать католическую Пасху, в Несвиже не могут отказать Раздвиллам погостить у них несколько дней. Понимая, что к Великому посту им никак не успеть, уже и названный Дмитрий перестает их торопить, предлагая, в таком случае, «переждать» пост на подступах к Москве, дабы не вводить подданных в искушение. Правда, перед тем Мнишкам придет письмо, отправленное Самозванцем еще в день их выезда из Самбора, где во гневе он напишет, что если те тотчас не выедут, то и в Москве его не застанут, поскольку сразу, как станут после распутицы дороги, он намерен выдвинуться в войска и готовить с ними турецкий поход. А после Троицы, пишет Самозванец, и вообще не стоит приезжать, ибо незачем. Впрочем, отправив письмо, царь, видимо, снова сменит гнев на милость, и напишет новое письмо, в котором свой гнев объяснит пылкой любовью к Марине и нетерпением ее увидеть: «Однако Бог тому свидетель, любезнейший мой родитель, что сие происходило не от злого сердца, но от одной скуки и по любви к вашей дочери и дому вашему»[11]. 18 апреля свадебный поезд пересекает литовско-русскую границу. Но перед тем надо было еще переправиться через Днепр под Оршей, а весенняя распутица и половодье уже вступили в свои права. Свадебному поезду пришлось наводить мосты, которые то и дело сносило вешними водами, но всё же и это препятствие было пройдено за несколько дней. Очевидцы пишут о запредельной трудности этого мероприятия, а последующие интерпретаторы приводят эту переправу, как  факт неорганизованности самого поезда, но не спешите с выводами. Свадебный кортеж был огромен и включал в себя более двух тысяч человек: богатые Мнишки переселялись в новую страну навсегда, да еще и в статусе самых высокопоставленных ее новых обитателей. Фактически, переезжал весь будущий двор царицы и всё имение ее богатого родителя. Право дело, переправить столь крупный обоз (а две тысячи человек означает, что и лошадей примерно столько же) через полноводный Днепр с наведением мостов в считанные дни – это не задержка. Это, наоборот, молниеносная операция, свидетельствующая об исключительно чёткой ее организации, причем собственными силами: на границе поезд встречало только четыре московита.

Тут нужно немного описать этот поезд. Во-первых, поезд этот – составной, из нескольких «вагонов». Отдельно идет двор Юрия Мнишека, он составляет 445 человек. Это главные силы, призванные обеспечивать безопасность всего предприятия, снабжать его продуктами и фуражом. И большая часть этих людей, кроме, собственно, свиты воеводы, – солдаты (в Польше их называли жолнерами). Следующий вагон – двор царицы. Здесь 251 человек, и это прислуга, фрейлины и все те люди, без которых приличная и знающая себе цену царица прожить не может. Дальше шли дворы шляхтичей «второго уровня» - Вишневецких, Тарло, Станислава Мнишека и так далее. Эти дворы – не в пример меньше, но все они одеты в походную гусарскую форму, в сопровождении пеших слуг и челяди. Перед процессией следуют католические монахи во главе со знакомым нам ксендзом Франтишеком Помасским, а завершают процессию музыканты с трубами и барабанами, периодически оглашающую округу своими неуемными звуками. И, как всегда это бывало, во все времена  и до, и после, к кортежу присоединяются многочисленные купцы, везущие свои товары через неспокойные территории под усиленной царской охраной.

21 апреля 1606 года свадебный поезд прибывает в Смоленск. Но еще раньше, на границе, двор Юрия Мнишека и двор царицы Марины меняются местами: пока они в Речи Посполитой, главным по статусу для поляков является коронный воевода. А вот в Московии главной становится царица. По моему скромному мнению, в этом месте она становится главной и во всем нашем сюжете.

Московская земля встречает польский кортеж неожиданно благосклонно: вместо уже «полюбившейся» распутицы – ухоженные дороги, а на ручьях и реках – только что наведенные мосты. В деревнях любопытствующие выходят навстречу с хлебом-солью и тут же просят милостыню. Как считает автор «Дневника Марины Мнишек», делают они это в знак глубокого почтения по издревле заведенной традиции. В Смоленске царицу встречают уже первые воеводы – князь Василий Мосальский (тот самый из предыдущего сюжета) и боярин Михаил Нагой. После Смоленска к собственной гусарской охране поезда добавляется в таком же количестве охрана московская.

После Смоленска дорога стала еще лучше, ее выровняли и замостили (!), но начинает сказываться усталость от долгой поездки, неминуемо сопровождающаяся разными несчастиями: то с печью поляки не справились и дом спалили, то при очередной переправе в реке утонули, а кто саблей себе палец отсёк. Оно, конечно, в таком войске без несчастных случаев не обойтись, но народ, как польский, так и любопытствующий московский, начинает воспринимать это как новые дурные знаки. А ко всему еще и стычки - «задоры» - начинаются между поляками, требовавшими к себе почтения и прислуживания по пути следования, и московитами, искренне не понимающими, чего это пришлые ведут себя, как хозяева. Царица-то понятно, но эти вот, которые с бубнами и плясками трубами и барабанами, да которые служат свои еретические мессы на площадях… Для того, чтобы не провоцировать местных жителей, Мнишки издают правила поведения и назначают судей: «Так как наши сурово с “москвой” обходились, – назначили судей и записали правила. Но тех правил не исполняли…» [12]. Православную Пасху, пришедшуюся в тот год на 28 апреля, Мнишки и их многочисленные сопровождающие встречают в Вязьме, где теперь уже поляки удивляются обычаям «москвы». Кроме собственно церковных торжеств, праздник сопровождается и гулянием, и наградами служилых, а из тюрем массово выпускают узников. А самое главное то, что, несмотря на праздник, московиты торопят поезд и не дают себе отдыха, заставляя и поляков следовать к столице максимально быстро. Собственно, настойчивость «москвы» и усталость Марины от долгого пути приводят к компромиссу: Юрий Мнишек отправляется вперед, а Марина, на правах главного лица, позволяет себе и оставшимся задержаться в Вязьме для отдыха. 4 мая 1606 года пан воевода Юрий Мнишек торжественно въезжает в Москву, где его приветствуют и встречают  народ и служилые, часть которых одета, для большего почета гостям, в польские гусарские костюмы. Говорят, царь сам, одевшись простым горожанином, вышел встречать воеводу на улицу.